«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - Дмитрий Кленовский

Присланные Вами стихотворные кусочки при первом с ними соприкосновении не вызвали ассоциаций. Потом стал за ними как будто кто-то мерещиться, но, м. б., это самовнушение (т. к. Вы задали такой вопрос)… В строках о тополе есть какая-то своеобразная прелесть.

Ваше суждение о моих стихах в «Н<овом> ж<урнале>» мне было очень интересно услышать, именно такое конкретное, не общие слова[176]. Во мне две души — это верно, отсюда иногда и противоречия (со стороны, вероятно, предосудительные), но искренен я всегда. Ваши критические замечания метки и справедливы. Хочется только поговорить по поводу сказанного Вами о стихотворениях № 3 и № 4. Первое из них («Сколько раз я нарушал обычаи…») написано в необычном для меня ключе легкого цинизма и горечи, а потому, думается мне, в нем допустимы те «очевидности» (7–8 стр.), которые Вас как будто шокировали. Мне непонятно, что Вы хотели сказать словами: «после Пушкина звучит банальновато: я казнен воспоминаньем»?? Восприятие Вами стих<отворения> № 4 («Приземист лес, и берега пологи…») меня огорчило какой-то, я сказал бы, к нему глухотой. Уж если начинать задумываться, то не на третьей (как Вы отметили) строфе, а уже на второй, где появляется мотив предопределения, кармы («обещаны мне были»). Что касается последней строфы, то она является суммированием всей темы («смутивший знак, не наступивший срок…»), а потому никак не может быть лишней, на что Вы намекаете. Последнюю строку, которую Вы сами назвали «чудесной», нужно ведь как-то «привести» к читателю.

Очень жаль, что издание «Гурилевских романсов» отложено. Кто Вас об этом известил? Маковский? Учтите, что он любит лакировать под ясень (то бишь: под Яссен) свои личные отказы. Присутствие ее в Париже для выхода В<ашей> книги совсем не обязательно — ей достаточно согласиться с Маковским и подписать чек. Я хотел бы быть плохим пророком, но не удивлюсь, если в «Рифме», несмотря на все туберкулезы Яссен, выйдет всокорости книжечка Трубецкого[177] (не упускающего случая ей покадить), самого Маковского или какого-нибудь парижанина. Не помню, писал ли я Вам в свое время, что я долго сватал Маковскому стихи Моршена. Он с притворной «радостью» согласился, а потом целый год отмалчивался на мои запросы. Когда же припер его к стене, — сообщил, что он бы, мол, с радостью, да Ясен не согласилась. Уверен, что это была лживая отговорка. Ко всем писателям-новоэмигрантам Маковский вообще относится недоброжелательно и свысока. Старые эмигранты для него «мы», новые — «они». «Он — лучших из них», сказал он обо мне Тэффи (из ее ко мне письма). Из писателей-новоэмигрантов знается он только с теми, кто может ему быть нужен или полезен.

От души желаю Вам поскорее и получше устроиться на новом месте[178]!

Душевно преданный Д. Кленовский

34

21 дек<абря19>57

Дорогой Владимир Федорович!

В порядке обмена культурными ценностями посылаю и я Вам свое (с женой) изображение. Снимок сделан на балконе нашей комнаты в августе с. г. одним американским гостем.

Я послал уже Вам простой почтой рождественское поздравление, но пользуюсь настоящим случаем, чтобы повторить мой привет и мои новогодние пожелания.

У нас Рождество не обещает быть веселым: у жены приключилось что-то недоброе с той ногой, из-за которой она пластом пролежала с 1949 по 1952, в том числе 17 месяцев в больнице. Вот уже месяц, как она лежит с болями в ноге, и мы страшно боимся повторения прежней истории. Ведь тогда и рак и tb[179] подозревали и даже хотели отнять ногу. Да и меня донимают мои хронические недуги.

Последнего № «Опытов» я не читал (Иваск меня ими не балует, а покупать не могу), но слыхал, что Вы выступили там с панегириком Георгию Иванову[180]. Неужели и Вас эпатировал его примитивнейший (но, конечно, мастерски поданный) духовный нигилизм? Ведь Георгий Иванов — это, в сущности говоря, всего лишь роскошное издание (суперобложка, виньетки, заставки и концовки) голой советской антирелигиозной пропаганды. И даже хуже, ибо речь идет не только о религии, а о самом достоинстве человеческого «я». Вопросы, волнующие наш ум, решаются и в отрицательном смысле не так просто, как это представляется Иванову. Во всяком случае, не с помощью полуфунта судака[181]. Бесчисленные рыбные, овощные, мануфактурные и проч<ие> варианты ивановских «доказательств», конечно, очень занятны и дают автору множество пикантных литературных возможностей, но сердцевина их неизменно пустая. Сказать, что ничего нет — кроме нашей будничной грязи (наличия которой никто не отрицает) — не значит еще ответить на «проклятые» вопросы. Дешевле этого ответа быть не может. И одна-единственная, небезызвестная фраза Шекспира зачеркивает этот «ответ».

Было бы, конечно, смешно отрицать словесное и образное мастерство Иванова. Я читаю его даже с удовольствием, чисто профессиональным, вероятно: хоть и рушится здание, но красиво построено! Впрочем, не замечаете ли Вы, что И<ванов> становится подражателем? В его стихах стали мелькать и Одарченко, и Заболоцкий, и Елагин (если заинтересуетесь, могу привести разительные примеры). А как он повторяется!

Сердечный привет! Как устроились на новом месте? Как работается? Довольны ли?

Жму руку. Искренне Ваш

Д. Кленовский

35

10 февр<аля 19>58

Дорогой Владимир Федорович!

От Иваска «Опытов» не получил или еще не получил (спасибо, кстати, за протекцию!), но Вашу статью[182] прочел — прислали на время по моей просьбе знакомые. Сделана она блестяще, но для меня лично (не сердитесь, дорогой!) звучит как… речь талантливейшего адвоката, защищающего растлителя и убийцу семилетней девочки. Разница, само собой разумеется, в том, что адвокат защищает за деньги, а Вы за совесть. Но впечатление примерно такое же (я, конечно, сгущаю краски, но Вы сами однажды сказали, что поэт имеет право на преувеличение!). Вы даже, подобно настоящему адвокату, позаботились и о смягчающих вину обстоятельствах, словно предчувствуя, что присяжные подсудимого едва ли оправдают. Я имею в виду с трудом разысканное Вами у Иванова «все-таки»[183]. Ну да, формально оно у него несколько раз встречается, но для меня звучит оно примерно так, как в устах вышеупомянутого растлителя и убийцы звучали бы слова: «Вот ты и чистенькая, и светленькая, и беленькая, а я сейчас тебя все-таки придушу!» Никакого подлинного «все-таки» я у И<ванова> не вижу. Вот так и адвокат сказал бы: «подсудимый иногда на Пасху в церковь ходил и шерстяной платок своей тетке подарил!» Но девочку-то он все-таки придушил!! Я не думаю, между прочим, чтобы за эту часть В<ашей> защиты Иванов был бы Вам благодарен — ему приятнее ходить в циниках. Это, вероятно, Вам хотелось бы. чтобы такое «все-таки» у И<ванова> было, ибо иначе Вам с ним в какой-то степени все же не по пути. И это очень знаменательно (а для тех, кому Вы дороги, отрадно), что Вам такое «все-таки» у Иванова непременно найти захотелось. Вообще, в В<ашем> отношении к И<ванову> что-то, по-моему, неблагополучно. Вы то и дело противоречите сами себе. Если, как Вы пишете в концовке своей статьи, Вы «все-таки верите в ценности этого мира, несмотря на его безобразия и бессмыслицы», то Иванов должен был бы быть Вам в сущности органически чужд и писать о нем надо было бы в таком случае рассудочнее, да и Ваша формула: «мы все — Ивановы»[184] тогда неверна и к Вам, например, не относится. Мне думается, что Вы больше соблазнены и эпатированы ивановской диалектикой, его изобразительной изощренностью, чем внутренне с ним связаны. Вас очаровала, например, рифма «неучем — не о чем»[185], а какие из-за нее выглядывают рожки — Вы проглядели. Так иные и симпатичнейшие и талантливейшие западные писатели, ученые, даже теологи очарованы «красотой» коммунистических идей. Вы представляетесь мне человеком совсем другого склада и толка, чем Иванов. Я понимаю, что можно гутировать[186] поэзию И<ванова>, я сам ее гутирую, но я не капитулирую перед ним, а уж славословить ее и утверждать в мире, как это получилось у Вас, не могу никак. Я отнюдь не ортодоксально верующий человек, и если я не приемлю стихов И<ванова>, то отнюдь не с церковных позиций (кстати: дар не всегда от Бога, он может быть и от Дьявола, о последнем напрасно забывают!). Что мне особенно отвратительно в И<ванове> — это его полнейшее неуважение к человеку. Выражаясь в более высоком плане: меня отвращает от И<ванова> то, что его стихи — хула на Духа Святого. В Евангелии сказано, что всякая хула простится человеку (т. е. даже хула на Бога и Христа), но хула на Духа Святого не простится человеку. Почему? Да потому, что хула на Духа Святого есть хула не на какое-то отвлеченное понятие, а на всякое духовное начало и естество в человеке, а отрицать его в человеке — хуже убийства и самоубийства. Как бы ни было это естество ограничено, искажено — оно существует и в каких-то формах проявляется, и такие проявления могут быть и благодатно действенны на своем отрезке времени и места, и как-то «отлагаться» в общей поступательной истории мира. Отрицать это — значит совершить смертоубийство и мира и человека. И такое смертоубийство Иванов совершает в каждом своем стихотворении, а что кривая, описанная топором в воздухе, красива и стук отлетевшей головы о помост музыкален — это уж особая статья. Я скорее готов простить Демьяну Бедному его богохульные стихи, потому что они «только» хула на Бога, а не на духовное естество в человеке (ибо в каком-то искаженном аспекте даже Д<емьян> Б<едный> в него верит!).